Операция «Багратион»

Знаменитый французский романист Александр Дюма (отец), посетив Кавказ в 1858 году, оставил описание своего путешествия в книге «Кавказ», где несколько глав посвятил сопровождавшему его князю Багратиону — командиру Северского драгунского полка, давшего название нашему району.

Публикуем эти главы (с сокращениями), дабы не упустить уникальную возможность увидеть Багратиона беспристрастным взглядом автора «Трёх мушкетёров».

Дюма и Россия

С июня 1858 года по февраль 1859 года Дюма жил в России, причём последние три месяца провёл на Кавказе.

Поездка была спонтанной — граф Кушелев будучи в Париже пригласил писателя к себе на свадьбу в Санкт-Петербург. К приезду в Россию А. Дюма в русских читательских кругах был уже прославленным автором всех своих знаменитых романов, многочисленных пьес, описаний путешествий и т. д. Ещё в 30-е годы его пьесы с шумным успехом шли в Петербурге. А роман «Записки учителя фехтования», кстати, запрещённый в России, тайком читали даже в императорской семье. Да и не только в просвещённых центрах России, но и на Кавказе, ещё объятом пламенем войны, при произнесении имени Дюма, многие радовались, узнавая в могучем и жизнерадостном исполине автора «Трёх мушкетёров» и «Графа Монте-Кристо».

Дюма не только наблюдал жизнь страны, но и занимался литературным трудом. Помимо того, что он писал книги о России, он много переводил: ода Пушкина «Вольность», «Герой нашего времени» и стихотворения Лермонтова, «Ледяной Дом» И. Лажечникова, повести А. А. Бестужева-Марлинского и т. д.

Дюма внёс значительный вклад в приобщение западноевропейских читателей к русской литературе. Его книги о России актуальны тем, что создавал он их по горячим следам («Кавказ» был написан в основном во время пребывания в Грузии). Они несут отпечаток политических и социальных проблем, беспокоивших русское общество тех лет.

Это был период, когда продолжительная и кровопролитная Кавказская война близилась к своему завершению. Через год после путешествия Александра Дюма, к концу лета 1859 года, в Гунибе был пленён Шамиль. В 1861 году в России отменили крепостное право. В 1863 году Северский драгунский полк построил укрепление на левом берегу реки Убин-Су и была основана станица Ильская. Через год Кавказская война закончилась, а в июне 1864-го первые переселенцы стали обустраиваться на территории будущей станицы Северской и всего района.

Кавказ глазами француза

Книга «Кавказ» Александра Дюма первый раз вышла на русском языке в Тифлисе буквально сразу после её издания в Париже — в 1861 году. Вновь русскоязычный вариант был опубликован только спустя 125 лет в середине 80-х.

«Кавказ» Дюма в России и на самом Кавказе долгие годы не печатался, вероятно, по причине цензуры. Дело в том, что, готовясь к поездке на Кавказ, Дюма тщательно штудировал имеющуюся на Западе научную и популярную литературу о кавказских народах, как сейчас ясно, содержавшую много вымыслов и недостоверных фактов. Под цензуру могли попасть и достоверные описания автором картин российской действительности и социальных проблем её жителей.

Тем не менее, произведение великого писателя содержит немало интересных фактов, описаний нравов тех времён, удивления и восхищения иностранца красотами Кавказа. Нам же наиболее интересны впечатления Дюма во время путешествия с князем Багратионом, который уже стал частью истории Северского района.

Как Дюма стал кунаком Багратиона

Проделав долгий путь из Петербурга, Дюма прибыл на Кавказ со своими помощниками — довольно известным художником Жан-Пьером Муане, которого пригласил с собой запечатлевать виды России и Кавказа, и переводчиком Калино, студентом Московского университета.

В наши дни путешествующий писатель-блогер ограничился бы смартфоном с подключённым интернетом, но во времена Дюма не было фотокамер с селфи и электронных переводчиков. Впрочем, как любой представитель высшего света князь Багратион знал французский в совершенстве, что делало путешествие с ним вполне комфортным.

Александр Дюма — прекрасный рассказчик и читается на одном дыхании.

Из книги «Кавказ» Александра Дюма (с сокращениями):

«…Без приключений мы прибыли в Карабадакент.

Там нам сказали, что князь Багратион только что проехал, спрашивая нас. Нам ничего не оставалось, как отправиться вслед за князем Багратионом.

В Буйнаки мы увидели у подъезда господина, по-видимому, лет тридцати-тридцати пяти, в изящном черкесском платье. Это был князь Багратион.

Глава XVII. Каранай

Я уже знал князя заочно как одного из самых храбрых офицеров русской армии. Было совершенно справедливо, что именно он командует конной горской милицией.

Грузин, т. е. житель равнины, командующий горцами, должен быть храбрее самого храброго из своих солдат. Что же касается происхождения, то Багратион — потомок древних грузинских государей, царствовавших с 885 по 1079 год. Следы его фамилии определяются в кавказской хронологии за 700 лет до н.э. Из этого видно, что древность рода герцога Леви далеко не идёт в сравнение с его фамилией.

Багратион искал нас. Он заметил, что имеет право упрекнуть меня: я проезжал через Шуру и не предупредил его об этом. Но у меня была на то серьёзная причина: я решительно не знал, что он находится в Шуре.

Потом я рассказал ему всё, что с нами случилось, т. е. о вьюге, о городе, превратившемся в озеро, и, наконец, о болезни Муане и о его желании поскорее оставить этот город, где его пульс бился сто двадцать раз в минуту.

— Жаль, — сказал князь, — но вы вновь возвратитесь туда.

— Куда? В Шуру? — спросил я.

— Нет, нет, нет, — возразил Муане, — благодарю, я уже там кое-что приобрёл.

— Но вы, господин Муане, — сказал князь, — не знакомы с панорамой Караная?

— Что такое Каранай? — спросил я князя.

— Это нечто столь интересное, что подобное ему вы едва ли встретите во время всего вашего путешествия. Представьте себе гору… Но нет, не представляйте себе ничего. Я вас повезу, и вы увидите. Поедемте, господин Муане, и вы будете благодарить меня за этот принудительный вояж.

…Пока закладывали лошадей, я любовался оружием князя.

— У вас, князь, великолепный кинжал.

Никогда не говорите ничего подобного грузину, ибо он в ту же минуту сделает то, что сделал князь.

Он снял кинжал с пояса.

— А! Я очень рад, что он вам нравится, возьмите его, он работы Муртазада — первого оружейного мастера на Кавказе, который сделал его для меня. Посмотрите, вот татарская надпись: «Муртазад сделал этот кинжал для князя Багратиона».

— Но, князь…

— Берите, берите! Для меня сделают другой.

Я посмотрел на свой кинжал, который тоже был из прекрасного дагестанского клинка, но рукоятка из слоновой кости зелёного цвета, с золотой насечкой вовсе не годилась для князя. Притом кинжал за кинжал — неловкий был бы обмен подарками, без сюрприза. Я вспомнил о своём штуцерном карабине. Как я уже, кажется, рассказывал, Девим, наш великий артист в оружейном искусстве, принёс накануне моего отъезда из Парижа этот карабин вместе с револьвером.

Я взял свой карабин и передал его князю, объяснив ему механизм. Он много слышал об этом новом изобретении, но не знал его.

— Хорошо, — сказал он, осматривая оружие, — мы теперь кунаки, как говорят на Кавказе: вы не имеете более права отказать мне в чём бы то ни было, и поскольку я теперь ваш должник, то вы мне позволите расквитаться с вами…

…Доложили, что лошади готовы.

Кучер князя остался, как мы условились, для охраны наших вещей.

Мы сели в тарантас и понеслись во всю мочь.

— Эге! Видно, что вас здесь все знают, князь.

— Иначе и быть не может, — отвечал он. — Я постоянно курсирую между Шурой и Дербентом.

Действительно князя знали все, даже маленькие дети. В Карабадакенте, пока перепрягали лошадей, он обратился к детям с вопросами по-татарски и, уезжая, бросил им горсть абазов (монет — от ред.).

Дорогой я рассказал ему, что случилось с нами утром и как за час перед тем мы попали в суматоху. Я показал ему и кинжал, купленный у Имана Газальева, и выразил сожаление, что не попытался купить у последнего и ружьё, снятое им с лезгинского начальника.

— Оно уже куплено, — сказал князь.

— Кем?

— Мною. Это вдобавок к моему кинжалу — считайте его вашим.

— Но оно, вероятно, теперь уже далеко.

— Может быть, но во всяком случае оно будет у вас. Говорю вам, считайте, что оно у вас в руках. Поверьте, князь Багратион не бросает слов на ветер. Вы видите, — добавил он, смеясь, — что мы едем довольно быстро, чтобы нагнать ружьё.

— Я думаю, так и должно, в противном случае нас нагнала бы пуля.

В восемь часов вечера мы были в Шуре, которую оставили накануне в десять часов утра. За три с половиной или четыре часа мы совершили то же путешествие, на которое ушло полтора дня.

Через десять минут после нашего прибытия был подан ужин. Ужин на французский лад!

Мы легли в настоящую постель. Я почувствовал себя как дома. Прежде это было у князя Дондукова-Корсакова в Чир-Юрте.

В пять часов утра нас разбудили.

Была ещё ночь, небо блистало звёздами. Слышно было топанье и ржанье коней у ворот.

Князь вошёл в нашу комнату.

— Пора, господа, — сказал он. — Не угодно ли чашку кофе или чаю — на выбор? Мы увидим восход солнца на Каспийском море, позавтракаем в крепости Ишкарты, куда мы приедем со зверским аппетитом, и потом вы увидите… Я не хочу заранее лишать вас удовольствия от сюрприза.

Мы ехали почти полчаса через лесистые холмы.

Стало понемногу светать. Только часть одной горы препятствовала нам видеть море, которое было в трёх верстах от Темир-Хан-Шуры и представилось как громадное глубокое зеркало; по другую сторону белелись в первых лучах солнца казармы Ишкарты, которые можно было принять за беломраморные дворцы.

Мы проехали по небольшой долине, где встретили великое множество куропаток и фазанов. В половине восьмого утра прибыли в Ишкарты, проскакав пятнадцать верст. Комендант крепости, предупреждённый накануне Багратионом, ожидал нас — завтрак был готов. Пятьсот человек, которые должны были сопровождать нас, были уже под ружьём.

…Мы поднимались всё выше и выше до самого полудня. Пехота трижды останавливалась отдыхать, каждый раз на десять минут. По приказанию князя солдатам отпускалось по чарке водки. Для этого сопровождала экспедицию целая бочка водки.

Наконец мы взобрались на последний холм. Там каждый из нас невольно попятил свою лошадь назад. Казалось, будто под ногами нет земли. Остроконечная скала возвышалась на семь тысяч футов. Я спешился — чтобы не было головокружения, лучше стоять на ногах и чувствовать землю под собой. Но этого оказалось недостаточно — я лёг на землю и закрыл руками глаза. Надо испытать это неизъяснимое ощущение головокружения, чтобы иметь понятие о страданиях, причиняемых им. Охватившая меня нервная дрожь будто сливалась с сердцебиением земли — земля словно была жива, двигалась, билась подо мною: на самом деле это так билось моё сердце.

Наконец я поднял голову. Нужно было сделать немалое усилие, чтобы заглянуть в пропасть…

…Примерно час мы пробыли на вершине Караная. Постепенно я мало-помалу пригляделся к этому страшному величию природы и признаюсь, как и Багратион, что ничего не видел подобного ни с вершины Воллорна, ни с Риги, ни с Этны, ни с пика Гаварни. Сознаюсь, однако, что я испытал невыразимое чувство удовольствия, когда отвернулся от этой великолепной пропасти.

Но нам готовился ещё сюрприз. С русской точностью наши пятьсот пехотинцев сделали залп из своих пятисот ружей. Ни буря, ни гром, ни вулкан никогда не производили такого страшного оглушительного громыхания. Меня подвели — против моей воли — ещё ближе к пропасти. Я мог видеть на глубине семи тысяч футов подо мною жителей Гимры, копошившихся наподобие роя муравьёв, выбежавших из своих жилищ в тревоге…

Этот залп был сигналом нашего возвращения. Мы начали спускаться. К счастью, спуск не был трудным, а оказался приятным от начала и до конца.

Глава XVIII. Дербент

Мы выехали на рассвете; погода обещала быть превосходной; снег и гололедица исчезли, и нас предупредили, что мы встретим на дербентской дороге лето.

Мы снова проехали через Гелли. Князь обменялся несколькими словами по-татарски с начальником наших милиционеров Иманом Газальевым и, казалось, был удовлетворён его ответом. Я был уверен, что речь шла о моём ружье, и потому не сказал ни слова. В Карабадакенте мы позавтракали. Тарантас был полон провизии. Муане сделал три рисунка.

Местность была столь живописной и всё вокруг столь обращало на себя внимание, что поминутно хотелось остановиться.

В Буйнаках мы нашли свои экипажи и слугу князя. Я сел с Багратионом в его тарантас. Муане и Калино поместились в моём. В пять минут лошади были запряжены, и мы поехали…

…Нашей целью — на этот раз — был Каракент. Мы прибыли туда около четырёх часов пополудни, достали из тарантаса провизию и пообедали. В дороге, особенно в таких путешествиях, обед — преважное занятие. По правде сказать, оно большей частью не удаётся…

…Впрочем, русские, по-видимому, вовсе не нуждаются в пище. Судя по тому, что они употребляют в пищу, можно заключить, что еде они не придают большого значения, что процесс этот они отнюдь не относят к виду искусства — для них всё равно, лишь бы только кипел самовар и дымился чай в стаканах…

Но с князем Багратионом, который жил во Франции, любил Францию и так хорошо оценил её растительный и животный мир, четвероногих и двуногих, нельзя было страшиться голода. Я ещё до сих пор спрашиваю себя, где он раздобыл печёночный паштет, который мы начали в Каракенте и кончили только в Дербенте. И это на расстоянии, по крайней мере, тысячи двухсот миль от Страсбурга. Правда, мы были ещё дальше от Китая, хотя и пили отличный чай…»

В Дербенте Александра Дюма встречала целая делегация его поклонников.

«Глава делегации приблизился ко мне и, положа руку на сердце, произнёс по-русски: «Знаменитый путешественник!»

Мне перевели это вступление, и я поклонился с важностью, на какую только был способен. Он продолжил:

«Имя ваше весьма известно. Ваши сочинения переведены на русский язык. Уже давно газеты возвестили, что вы удостоите наш город посещением. Мы ждём вас давно. Теперь, видя вас, мы счастливы. Позвольте, ваше превосходительство, сообщить о радости и признательности дербентского персидского населения и надеяться, что вы не позабудете наш город, как никогда не забудет ни один из его жителей день вашего прибытия к нам».

Я поклонился.

— Примите, — сказал я ему, — искреннюю благодарность человека, посвятившего всю жизнь тому, чтобы стать собратом Саади, никогда не имея надежды сделаться его соперником.

Князь перевёл ему мой ответ; он повторил его всей делегации, которая осталась, по-видимому, очень довольна.

— Теперь, — сказал князь, — я думаю, не мешало бы пригласить оратора на обед.

— Вы полагаете, что этой шутки недостаточно?

— Но, клянусь вам, это вовсе не шутка.

— Куда же мне пригласить его на обед? В парижскую кофейню?

— Нет, в свой дом.

— Но я не у себя дома, я в доме генерала Асеева, дербентского губернатора.

— Нет. Вы у себя дома. Слушайте и не забывайте того, что я скажу: знайте, всюду на Кавказе вы можете войти в любой дом и сказать: «Я иностранец и прошу гостеприимства». Тот, кого вы осчастливите, уступит вам свой дом, а сам со всем семейством удалится в самую маленькую из комнат. Он будет заботиться непрестанно, чтоб у вас ни в чём не было недостатка. И когда через неделю, две недели, через месяц вы будете покидать его дом, хозяин станет у порога и скажет: «Продлите ещё хотя бы на день оказанную мне честь, поезжайте завтра».

— В таком случае, пригласите его от моего имени, любезный князь, но с условием.

— Каким?

— Что он подарит мне текст своей персидской речи, которую я хочу вставить в рамку.

— Это для него большое удовольствие. Он доставит вам её к обеду. — И князь передал моё приглашение Кавус-бек Али-бену, — тот будет к обеду.

…Уже четыре дня ездили мы вместе с Багратионом, не разлучаясь с ним ни на час; он был для нас всё — наш чичероне, наш переводчик, наш хозяин. Он знал цену и название всякого предмета; идя мимо сокола, он узнавал его породу; смотря на кинжал, он сразу оценивал его достоинство; при каждом изъявлении желания он ограничивался ответом: «Хорошо, будет сделано», поэтому при нём уже не осмеливались вторично выражать желание; одним словом, это был тип грузинского князя — храброго, гостеприимного, щедрого, восторженного и прекрасного.

Перед самым отъездом я хотел, по обыкновению, запастись какой-нибудь провизией, но Багратион ответил:

— Вы имеете в своём тарантасе курицу, фазанов, печёные яйца, хлеб, вино, соль и перец, и сверх того завтрак и обед заказаны для вас по всему пути до Баку…

— А в Баку? — спросил я, смеясь и не предполагая, что предусмотрительность князя шла далее Баку.

— В Баку вы будете жить в доме уездного начальника Пигулевского. Сам он прекрасный человек, жена его дама прелюбезная, а дочка просто очаровательна.

— Не смею более спрашивать, что будет дальше!

— Дальше? В Шемахе вы остановитесь в прекрасном казённом доме, у коменданта — отличного человека. В Нухе найдёте Тарханова, он — то, что во Франции вы называете, если не ошибаюсь, парень, что надо. В Царских Колодцах вы встретите князя Меликова и графа Толя, которые дадут вам лошадей, чтобы видеть хотя бы одну из разрушенных крепостей времён царицы Тамары. Наконец в Тифлисе вы остановитесь у вашего консула — барона Фино. Там вы будете как на Гентском бульваре. Ну, а как вас будут встречать за пределами Тифлиса, это уже не моё дело, а дело других.

— И все эти господа предупреждены?

— Уже три дня, как отправился курьер.

Поистине ничем нельзя отплатить за подобную заботу, разве только, как философски выражается наш друг Нестор Рокплан, заплатить за это неблагодарностью. Я дождусь другого случая, чтобы воспользоваться этим советом.

Мы поехали. Наши папахи прощались между собой ещё довольно долго, когда наши голоса уже не могли обмениваться больше словами.

Когда мы увидимся? Увидимся ли когда-нибудь? Лишь бог ведает!»

А. Дюма «Кавказ», 1859 г.

От редакции.

В продолжении будет рассказано о службе князя Багратиона в Северском драгунском полку и его трагической гибели.

Екатерина Кузнецова