Общество

Полгода под страхом смерти

Валентина Николаевна Птухина, жительница поселка Ильского, записала воспоминания своей мамы Елены Ивановны Огрызько (Птухиной) об оккупации в п. Ильском.

Моя мама, когда не могла уже ходить часто рассказывала нам об этом времени и о том, что ей пришлось пережить. Ей было 25 лет, а мне всего один год и два месяца, когда Ильскую оккупировали немцы. Мы в начале войны жили у дедушки. Отец вместе с братьями ушел на фронт, а все пять сестер с шестью маленькими детками собрались в дедушкином доме. Вместе было легче выживать.

В Ильскую немцы вошли в августе 42-го. А было это так. Жили мы при почте, там же мама работала на коммутаторе. Вдруг звонок: «Ильская, Ильская – я Северская. Немцы вступают в станицу со стороны Краснодара! Слышны взрывы и гул мотоциклов. Передайте дальше на Новороссийск! Отройте зернохранилище на вокзале, пусть люди разбирают зерно!»

Мама написала записку и отправила парнишку-посыльного Сашу немого и передала далее по телеграфу эту весть. Она уже собралась закрывать почту и уходить, потому что председатель Совета Павел Сергеевич Сюськов предупреждал: «В первую очередь захватят здание связи». В этот время подъехал на велосипеде военный за почтой, им оказался военврач  одессит. Их часть стояла в Дербентской. «Немцы в Северской!» — ошарашила мама военного. Во время оккупации в Дербентку немцы боялись соваться — дорога туда простреливалась. Позже этот военврач привез маме лекарства, за что мы ему очень благодарны.

Немцы вошли в Ильскую. Каждое утро кто-нибудь из фрицев стучал в окно: «Яйка, курка, млеко». Бабушка что-нибудь выносила, чтобы не злить их. Сушку они смели и без разрешения. Во дворе штабелем были уложены пиленые дрова — внутри сундук с кукурузой. Когда темнело, дедушка набирал порцию кукурузы, молол ее меж двух круглых камней. Взрослые варили мамалыгу, будили нас, кормили и уже к обходу немцев мы играли в «паровозик» — держась друг за друга вереницей, громко шумели и гудели. Под кроватью на сене пряталась наша кормилица — коза. Без ее молока мы бы не выжили. Она могла заблеять и чтобы немцы ее не услышали, мы поднимали шум.

Немцы, видя орущих детей, обычно уходили. Но однажды один решил приструнить нас. На его окрик все замолчали, кроме одной. Тогда он выхватил пистолет и выстрелил. Чудом тетя подхватила ребенка, а пуля попала в кастрюлю.

Как-то ночью раздался стук — пришли забирать нашего двадцатилетнего дядю. Он уже успел повоевать под Москвой, вернулся весь изрешеченный осколками. Увидев, что на вояку он не похож, ушли.

А когда узнали, что мама член партии, а ее муж красноармеец, ее забрали в гестапо. Ее и еще несколько односельчан погнали по этапу в сторону города Новороссийска. По мере продвижения в лагеря отправляли самых «неблагонадежных». Начали с евреев. Когда после арестов люди перестали возвращаться, стало ясно, что их уже нет в живых.

Мама была в лагере, обтянутом колючей проволокой, где-то в районе станции Тоннельной. Вечером молодой охранник сидел на возвышении и играл на губной гармошке. Парень вроде бы незлобивый. Мама до войны после окончания юридической школы, жила в немецкой концессии в Кавказском районе на квартире у русских немцев по фамилии Рейнер. Зная немецкую разговорную речь, она заговорила с охранником. Немцу было скучно, и он с удовольствием поддержал беседу.

В лагере рядом с мамой находилась женщина вдвое старше, тоже партработник. Она быстро оценила ситуацию и попросила маму уговорить благодушно настроенного немца отпустить их «в кустики по нужде». Тот согласился. И тогда эта женщина сказала маме: «Бежим!» Было темно, и они незаметно сумели пробраться через заграждение и скрылись в лесу. Ночами шли в сторону дома, днем пережидали в чащобе. Домой мама вернулась ранним утром. Я сидела на коленях у тети и смотрела в окно, а когда сказала: «Мама», все вздрогнули. Ее уже не ожидали увидеть никогда.

Какое-то время маму прятали, но мир, как известно «не без добрых людей». Опять староста составил списки неблагонадежных, и хотя был знакомым нашего деда, сказал: «Нычого нэ можу сделать, получай шо заробыла».

Маму заставили работать на пятом участке то ли с трансформатором, то ли с мотором. Паспорт выписали «волчий», и он лежал в столе у немца-руководителя. По этому паспорту в любой момент ее могли арестовать. И я там была вписана, очевидно, как донор для раненых немцев.

Напротив нас в доме Дериглазовых жили то ли итальянцы, то ли румыны. Они слушали по приемнику вести с фронтов. Иногда обсуждали, как там идут дела и говорили «Гитлер капут». Судя по всему, фюрера они не очень-то любили.

Как-то конвойные гнали наших сбитых летчиков мимо нас в сторону кладбища. Пленные летчики называли свои имена, откуда родом и просили передать родным об их последних минутах. Это было страшно.

Однажды в феврале к «итальянцам-румынам» подъехала машина. Из всего сказанного было понятно лишь одно слово «Сталинград». Убрались они моментально.

На работе маме пожилой лояльно настроенный немец сказал: «Уходи, но не домой». Мама скрылась у дальних родственников по улице Длинной. Потом делали «зачистку» те, у кого «советская власть отобрала все». После с гор спустились партизаны — заросшие, вшивые. Наша хата стояла с краю. Их принимали, кормили, стригли, вываривали одежду. И делали это с радостью.

Уже 15 лет нет с нами мамы. В этом году ей исполнилось бы 96 лет. Кто знал Елену Ивановну Огрызько (Птухину), вспомните ее добрым словом. Мама любила людей, помогала им, не считаясь со своим временем. Дорожила своим именем и тому же учила нас. Это было другое поколение. Нам надо помнить о них и том, что выпало на их долю.

Подписка на газету «Зори»

Оплата онлайн, доставка на дом

Читайте также

Интересное в Северском районе

Поиск по сайту