Военная жизнь станицы Северской

Убежище под кроватью и обёртки конфетные

Под новый, 1943-й год многие немцы получили посылки из дома с сигаретами и конфетами. На пачках сигарет были изображены домики европейского типа с очень крутыми крышами, чтобы снег самостоятельно сползал. Один сердобольный немец угостил нас, троих малышей, конфетами с мятно-ванильным запахом.

До сих пор помню этот запах и приятный вкус. Кажется, что ничего подобного больше не приходилось пробовать в своей жизни. А пустые пачки от сигарет с цветными картинками и обёртки конфет мы долго хранили. Обнюхивали их и облизывали в своём убежище под раскладным столом, на котором немцы ежедневно разбирали и смазывали пулемёты и автоматы.

Другое наше убежище было под кроватью. Там мы прятались, когда нас выгоняли из-под стола при чистке оружия. Как-то я случайно выставил руку из-под кровати, а в этот момент мимо проходил румын-сапожник и наступил на неё. Было очень больно. Румын сжалился и дал нам довесок от своей пайки хлеба, чтобы мы успокоились. Потом он нас часто угощал хлебом, если были довески.

А еще от внешнего мира мы закрывались небольшим щитом — плиткой из жмыха северского маслозавода. Когда очень хотелось кушать, то мы грызли его края. И вот однажды румын принёс свою пайку чёрного ржаного хлеба, но без довесков. Положил на окно у своего рабочего места на кухне и ушёл. Мамы тоже не было дома. Мой трёхлетний брат Толик увидел хлеб, отломил горбушку, залез в убежище под кроватью и мы, смакуя, стали её есть.

Вдруг пришёл сапожник, увидел надломленную пайку хлеба, свалил щиток из жмыха и, увидев, что мы доедаем горбушку, взял кочергу возле печки и выгреб Толика из-под кровати. Этой же кочергой ударил его по голове. Толик вырвался от румына и раздетым, без шапки, побежал во двор. Но успел сунуть босые ноги в немецкие кованые солдатские ботинки, подаренные тем же сапожником для общего пользования, когда требовалось выбежать во двор по нужде. Мы их называли «кандалы».

Толик стоял и плакал на холодном январском ветру. А сапожник сел к столу и спокойно стал работать. Примерно через час вернулась мама. Увидела Толика с сосульками под носом. Он объяснил ей, что его побил сапожник. Мама не стала ничего говорить румыну, сделала вид, что ничего не знает. Толик сильно дрожал, несмотря на то, что его обливали тёплой водой, укутали и напоили горячим чаем. Он простудился и заболел.

А потом зашёл в дом немецкий офицер и спросил у мамы, чем болен малыш. Мать рассказала причину заболевания, и сапожника убрали. В тот же день пришёл немецкий врач. Поставил диагноз — менингит. Стал лечить акрихином — это вроде как красный стрептоцид. Кормили Толика кислым молоком. Вроде бы пошло на поправку, но мы заметили, что походка его плохо координировалась, он потерял слух, и пришлось изъясняться с ним жестами. Началось и непроизвольное мочеиспускание во время сна.

Уже после оккупации, в 1944 году летом мать возила Толика в Краснодар в краевую клинику, где его лечили. У брата восстановилась походка и отпала кличка «Сцыкун». А вот слух полностью так и не восстановился, и кличка «Глушко» преследовала его до самой смерти, которая случилась в Москве 18 сентября 1993 года.

Помню, приехали мы с самым младшим братом Леонидом и сыном Анатолия Сашей в Москву на похороны. Едем в метро, один гражданин читает газету «Комсомольская правда», а в ней заголовок «У нас опять переворот», напечатанный в перевёрнутом виде. Смятенное чувство возникло тогда в душе и подумалось: «Немцы не убили кочергой, так доморощенная демократия добила». А через несколько дней стали из танков палить по Белому дому.

Страдания молодого немца

В январе месяце 1943 года, наш старый туалет-«скворечник» в огороде, благодаря квартирующим иноземцам, быстро заполнился. Отец и старший брат Борис выкопали новую яму и перенесли туда туалетную будку, а старую яму прикрыли бодылкой от кукурузы.

Ночью выпал снег и все вокруг устелил белым покрывалом. Утром молодой немец, обрадовался новому туалету, сделал своё дело, а при выходе чуть отклонился от своих следов на снегу и провалился в старую яму. Выкарабкавшись оттуда, он благим матом, со слезами на глазах кричал: «Круцефикс, сакраменто!», «Шайзе, шайзе!».

В таком безобразном виде он зашёл на кухню. Юное, голубоглазое заплаканное лицо вызывало жалость у окружающих. Мама вывела бедолагу во двор, вынесла ведро теплой воды и с помощью веника отмыла немца.

Помню ещё один случай, когда немцы использовали печку на кухне в качестве кузнечного горна. Они внесли в дом и сунули в печку длинную оглоблю, у которой на конце разогнулся стальной крюк — им цепляли за лафет пушку и лошади тяжеловозы тащили её.

Входная дверь долго оставалась открытой, так как оглобля торчала из печки на двор. Немцы подсыпали в печку уголь, махали фанерой, создавая дополнительную тягу. Тут же, в комнате, поставили наковальню. Мы изрядно промёрзли под кроватью, но, к счастью, не заболели. Немцы успешно выполнили кузнечные работы, а нам дали по бутерброду.

К тому времени мы уже кое-что понимали по-немецки. Бутер — масло, брот — хлеб, васер — вода. Даже ругательные слова усваивали, хотя и не понимали их смысла. Но вот «киндер гут» понимали, это значит, что нас хвалят. Продлись оккупация дольше, наверное, дети говорили бы по-немецки.

В феврале стало известно, что немцев окружили под Сталинградом. Поэтому они стали готовить пути к отступлению. Но куда? Через Ростов путь уже отрезан. Оставалось укрепиться на Таманском полуострове и обеспечить снабжение армии через Крым и Керченский пролив.

Так возникла немецкая линия обороны под Крымской, знаменитая «Голубая линия». Продержалась она довольно долго, и бои на ней были кровопролитными. А мы были свидетелями воздушных боёв, что проходили в это время даже над станицей Северской.

(Окончание следует).