Ильскому — 160. Свиток с царским вензелем

«Я видела тот свиток за подписью императрицы, он положил начало жизни в станице Ильской нашего казачьего рода»

Незадолго до годовщины образования посёлка Ильского, отмечаемой в июне, его жительница Валентина Николаевна Птухина поделилась с редакцией своей рукописью, рассказывающей об истории нескольких поколений её семьи, живших здесь. О чём рассказала ильчанка?

О прародителях

Мой прапрадед Огрызько Самсон (Семён) Матвеевич (его годы жизни приблизительно 1818-1866) был казаком-охотником из Гадяча Полтавской губернии. В Гадяче стоял конный полк. Семён Огрызько и другие казаки не были крепостными, а были людьми государевыми. 

На Кубань прапрадед переселился, видимо, в поисках лучшей доли. Почему бросили обжитые места? Говорили, там не родилось зерно, почва песчаная, росла только картошка.

Сведения о Семёне Огрызько я много лет назад увидела в Северском музее (тогда документ ещё можно было прочитать, сейчас на бумаге уже ничего не видно) и переписала их.

По воспоминаниям, которые дошли до меня, прапрадед был богатырь, умер в 48 лет после битвы, похоронен в Горячеключевском районе и отпет Ставропольской консисторией Кубанской области.

Как известно, Ильская стала первой станицей на территории современного Северского района. Вначале семья моих предков поселилась здесь. Потом почему-то перебрались в Горячеключевской район, в село Хребтовое. Там многие стали умирать – то ли вода не та, то ли малярия, и было мало солнца из-за хребта. И тогда вернулись в Ильскую, обосновались в старом центре, одну половину улицы занимали семьи Огрызько, на левой половине жили братья Зубко.

Рубили хмеречу (заросли), строились. Это я уже о моём прадеде Стефане (Степане) Огрызько. Детей у него было шесть или семь. Корчевали, пахали, сеяли зерно. Молотили его цепами. Это сельскохозяйственное орудие я видела в детстве в сарае у деда.

Из троих сыновей Степана один сгинул в Первую мировую, второго взяли в 1937-м, он пошёл за жену, которая сказала что-то не то, да так и пропал.

Мой дед Иван Степанович, 1875 года рождения, был старшим из сыновей. Справили ему лошадь, и он стал служить в Персии в охране при посольстве. Рассказывал, как переправлялись морем, перемерзали. Служил он долго. Жена и двое его детей умерли. Условия жизни были плохие – лихорадка. Дед всю жизнь был худым и кашлял.

Казак и иногородняя

В гражданскую войну дед ни белым, ни красным не служил. Возможно, всех отпугивал его кашель, а может, человек он был осторожный. Мужа его сестры Антонюка расстреляли за то, что сказал: «Вот придут наши…». Время было такое, что брат шёл на брата. И где правда?

Помню, в сундуке у деда лежали документы Самсона (Семёна) Огрызько. Свиток – на гербовой бумаге с царским вензелем за подписью Екатерины Великой – на владение землёй переселенца из Полтавской губернии на Кубань. Этот свиток был перевязан розовой ленточкой. Строго было сказано, что трогать его нельзя. Потом моя мама отнесла его в музей.

Бабушка наша (вторая жена деда) была из иногородних, её родители строили железную дорогу Баку – Новороссийск. Они были поляки, земли у них не было. Её отец сказал: «Иди, Лиза, за этого вдовца, у него есть земля».

Дедушка и бабушка прожили долгую, трудную жизнь. Родили пять дочерей и двоих сыновей. Когда наступила коллективизация, у них отобрали лошадей, плуг и прочее. Обеспечивать жизнь стало нечем, хоть бери вожжи и – в сарай вешаться.

В один год они выдали замуж трёх дочерей, ослушиваться родителей тогда было не принято. Два из этих браков сохранились.

Моя мама, Елена Ивановна, была четвёртой из пяти дочерей. Она окончила семь классов на отлично. Школа её стояла на бугре, за улицей Украинской. Фамилия директора была Кюхта. Когда мама в непогоду не смогла ходить на занятия – не было обуви, учитель по фамилии Троицкий принёс ей ботинки. Мы потом навещали его могилу. Во время войны школа сгорела.

Мама решила стать фармацевтом и отправила документы в Краснодар. Но они где-то затерялись, а денег, чтобы поехать их отыскать, в тот момент не было. В 1934 году она уехала к сестре в Супсех. Увидела объявление, что при заводе «Красный двигатель» в Новороссийске можно обучиться на токаря, и поехала туда. Туда же приехал мамин брат, отучился и стал токарем 6-го разряда.

А мама на токаря не училась, на завод пришла разнарядка – отправить двух человек на учёбу в Ростов, и в 1938 году она окончила правовую школу. Её направили в Кавказский район в немецкую концессию. Мама жила среди немцев, стала понимать немецкий язык. Там встретила моего отца, Николая Алексеевича Птухина. Они поженились.

Отца в 1939-м забрали в армию, и мама со мной приехала в Ильскую. Я родилась в 1940 году.

«Ильская, я – Северская!»

Через два года началась война. Маму поставили заведовать почтой. Там мы и жили – у деда в доме было тесно, все дочери с маленькими детьми под одной крышей. А их мужья и два дедовых сына ушли на войну.

Мой дядя Иван, 1920 года рождения, в битве под Москвой был изрешечён пулями. На костылях ещё до прихода немцев он добрался в Ильскую.

Наши подразделения стояли в Дербентской. За корреспонденцией на ильскую почту приезжал военврач на велосипеде.

В августе 1942 года немцы рвались к нефтепромыслам – в Ильской с момента её основания была обнаружена нефть. У нас есть и памятник первой скважине.

В один из августовских дней сорок второго года мама сидела на коммутаторе. Звонок из Северской: «Ильская, я – Северская! Идёт бой. Немцы вступают в Северскую. Сообщите далее на Новороссийск. Зерно, которое на вокзале, надо раздать людям, чтоб не досталось немцам».

Мама стала писать записки и рассылать посыльных. Люди с телегами и мешками побежали на вокзал.

В это время на велосипеде, как обычно за корреспонденцией, из Дербентской приехал военврач. Там ничего о приходе немцев не знали, связи не было. Но в Дербентскую немцы так и не сунулись.

Не очень хорошо знаю, кто тогда возглавлял у нас администрацию, возможно, Сюськов Павел Сергеевич, жил он не доходя до ожидаловки (место, откуда забирали рабочих и везли на вахту) на Советской. Он сказал маме с почты уходить – схватят фашисты, будут издеваться.

Дедову семью немцы вначале выселили, так как близко к лесу, боялись партизан. Каждое утро приходили за едой (яйца, куры, молоко). Нас приняли родственники, они жили через две улицы. Затем мы вернулись в свой дом. Напротив нас поселились румыны – наглые, всё норовили ущипнуть. У них был приёмник, наши слушали, кое-что понимали.

Пришла беда. Маму забрали в гестапо и отправили по этапу в сторону Новороссийска. От отца писем не было. Меня мама передала старшей сестре, взяв с неё слово, что та меня воспитает.

Мама проходила по двум статьям: муж красноармеец и сама – член ВКП(б). Сколько времени прошло, пока её и таких же, как она, гнали по этапу?.. В один из вечеров за колючей проволокой пленных охранял молодой немец, играя на губной гармошке – видно, скучал. Мама, зная немецкий, заговорила с ним. У одной из женщин была ещё более суровая статья, она тогда сказала маме, что если они не сбегут, их ждёт судьба евреев. И им удалось обмануть охранника и сбежать. Шли ночью, а днём прятались.

Нас, малышей, поднимали на рассвете. Дед на двух круглых камнях молол кукурузу, варил мамалыгу. Детей кормили и снова укладывали спать, пока не придут румыны. Под кроватью на сене мы прятали козочку, дававшую нам молоко. А чтобы её не обнаружили, мы играли в паровозик, держась друг за друга и шумя.

Один раз немец, чтобы прекратить детский гвалт, достал наган и выстрелил. Тёте удалось схватить ребёнка, пуля прострелила кастрюлю. Я от испуга бросилась бежать и наступила на уголёк, выпавший из поддувала. Мне было и страшно, и больно.

Мама вернулась на рассвете, когда детей как раз кормили. Её стали прятать. Но потом она попала в следующий заход репрессий. Списки составлял поселковый староста, дед его знал, но тот сказал: «Нычого нэ можу поделать, получай, шо заробыла». 

Немцы занимались нефтедобычей на 5-м участке. Маме дали «волчий паспорт», в который была вписана и я, чтобы у меня брать кровь для раненых немцев. Одев спецовку и замотавшись в старьё, чтобы казаться более неприглядной, мама выполняла работы на трансформаторах.

Румыны всё слушали марши в своём приёмнике. Мой дядя-инвалид тоже прислушивался, слышал слова «Сталинград» и «Гитлер капут» и говорил нам: «Что-то происходит».

Отец вернулся

Оказалось, прорвали фронт под Сталинградом, и немцы, боясь остаться в этом краю, бежали. В феврале 43-го нашу Ильскую освободили. Немец, который на 5-м участке занимался нефтью, маму отпустил, но предупредил, чтобы к себе домой не шла, будет зачистка. Мама пряталась у дедовой сестры по фамилии Донец.

Помню коридор дома по Советской, рядом со школой №14, там был то ли совет, то ли милиция. Мама принимала там людей. Они приходили, плакали, им нужны были какие-то справки и сведения о погибших родных. Мы жили по Орджоникидзе, за углом от улицы Советской, в казённом доме.

Меня определили в детсад, он был в конце улицы Длинной. Дядя мой провёл нам радио, я любила слушать песню: «Ой, Днипро, Днипро, ты широк, могуч. Над тобой летят журавли…». Мы с мамой часто ходили в кино.

И вот День Победы. Сказали, что на параде будут идти работники нефтепромыслов с транспарантами. Мы, уличная детвора из семей Панасенко, Зворских, Падалка, побежали на бугор за ожидаловкой их встречать. В нашем клубе (он располагался в церкви) был митинг.

А вскоре мы получили открытку из Башкирии от отца. Оказывается, он был в плену в Западной Германии, в Дортмунде. После проверок его направили на Челябинский танковый завод. Готовились к войне с Японией – нужны были танки. Мама, получив это известие, потеряла сознание…

Отец вернулся в 1946 году, мне было шесть лет. Когда началась война, он служил на границе с Польшей. Однажды их послали в разведку через пшеничное поле. Навстречу вышли двое в советской форме, оказалось, это выброшенный немцами десант. Отца ранило в затылок. Лечиться его отправили в Харьков. Как сказал врач, не достало всего два миллиметра до прощания с жизнью.

После лечения он окончил курсы артиллеристов, его направляли на Ленинградский и Волховский фронты. Получил ранение ног. Затем Смоленское направление. Отец воевал во 2-й Ударной армии. Потом бой подо Ржевом, страшный мороз, снова ранение, контузия. Когда очнулся наутро, первое, что увидел, — останки своего напарника, а потом – женщину и мальчика, пилящих убитую лошадь. Они-то и привезли отца на санках к себе в дом. Прятали за печкой. Но приехали немцы, забрали его и увезли в Минск. Вместе с другими пленными попал в Дортмунд, где  сидел у лифта шахты со старым бюргером, тот иногда угощал его морковным «кофе». Освобождали их афроамериканцы. Но, тем не менее, идти пришлось под пулями. Тех, кто уцелел, после проверок сажали в товарняк и отправляли в Челябинск на танковый завод.

После освобождения Северского района от фашистов был создан укрупнённый нефтепромысел. Сюда стали присылать работать репатриированных, тех, кто вернулся из плена. Маму поставили заведовать кадрами и обустройством присылаемых работников.

Отец вернулся домой с прострелянными ногами, с дыркой в лёгких. На его родине остался наполовину сгоревший дом и гектар земли, и папа увёз нас туда. Так на пять лет мы расстались с Ильской.

Вернулись сюда в 1951 году, надо было ухаживать за больной бабушкой. Вернулся из Германии и младший сын деда, он служил в Магдебурге, а на войну ушёл в 17 лет, только окончив школу.

В Ильском мой отец работал в училище и в 52-й школе.

Мой Ильский

Снова вспоминаю деда. Он любил пить травяные чаи с черноклёном, липой. В мешочке у него была большая грудка сахара, специальными щипцами он отламывал по кусочку и давал каждому, этого хватало на один стакан, а второй стакан был только с кипятком.

По рассказам тётушек, дед был очень строгим, когда они росли. А вообще, мой дед был уважаемым человеком, достаточно грамотным, так как долго служил среди офицеров-казаков. Купец Тарабанов, живший на углу улиц Беличенко и Ленина (в его доме теперь кинотеатр) — поручал ему торговать тканями и прочим товаром, когда уезжал на закупки или ярмарки. Он даже крестил его первого сына.

У нас в огороде до сих пор стоит сарай – домик из дерева, который в своё время поставил наш дед. Рука не поднимается его сжечь.

Военные в 19-м веке построили нам прекрасную станицу. Всё было по уму: архитектура, школа (№14), церковь крестом, в которую даже немецкие бомбы не попали. Кстати, в этом году у нашей церкви юбилей – 150 лет. Больница была хорошая, из красного кирпича, располагалась она за нынешним Сбербанком. Какие были красивые венские окна на домах– такие же сейчас на доме, где «Пражечка» (ул. Ленина).

Брендом посёлка, как сейчас бы сказали, было здание казачьего правления с венскими окнами. Теперь этого не видно – там стоит трансформаторная будка. А ещё раньше с места, где располагаются администрация и рынок, были видны горы, ильская стрелка. Жаль, что сейчас эта красота не важна.

И моя любимая красавица-школа №52. Нас было три выпускных класса. Школа наша была показательной, по утрам зарядка, на высоте был спорт. Директор Кильпута Василий Иванович привлёк лучших учителей, мои любимые – Татьяна Фёдоровна Беличенко, Нина Петровна Ларина, Мария Матвеевна Красноярова, Ксения Петровна Ермолаева, физрук Леонид Иванович, пионервожатая Екатерина Александровна Данченко…

Завершая свой рассказ (он далеко не полный), ильчанка выразила пожелание, чтобы её земляки, прочитав это повествование, отозвались – может, у кого-то тоже в войну родных забрали в гестапо. Что с ними стало?

Хотя Валентина Николаевна всю трудовую жизнь прожила не в Ильском, сюда она приезжала каждый год по нескольку раз. А теперь вот насовсем вернулась в посёлок, на родную улицу Пионерскую, где она выросла, где исхожены вдоль и поперёк улицы и тропинки. Где живёт память её семьи.

Фото: Семьи Ивана Степановича Огрызько (деда Валентины Николаевны) и его племянника. Эту фотографию сделали для каждого из детей, на случай, если жизнь вдруг разлучит их.