«Мне тогда было очень страшно…»

Тонкую зелёную тетрадь, исписанную до самой последней строчки, принесла в редакцию Клавдия Сергеевна Головачёва (Пашко) из станицы Северской. «Давно хотела записать всё, что помню, о своём военном детстве. Теперь вот делюсь с вами», — сказала она. 

Жизнь с партизанами

Я родилась в деревне Теребикова Суземского района Брянской области в 1939 году. Мой отец Сергей Петрович Головачёв участвовал в финской и польской войнах. В 1941 году, когда началась Великая Отечественная война, он ушёл на фронт, а через восемь месяцев пропал без вести.

Однажды в деревню пришёл староста и сказал: «Уходите в лес, у кого в семье коммунисты, идёт карательный отряд, будут расстреливать». Папа был коммунистом, его старшая сестра ушла к партизанам. И мы — я, мама, с только родившейся младшей сестрёнкой Настей на руках, и моя тётя, тоже с ребёнком, — ушли в лес.

В деревне остались только пожилые, в том числе моя бабушка Алёна по маминой линии. Летом жили в лесу в шалашах, зимой – в землянках. В деревню приходили за продуктами и искупаться. Как-то раз мы пришли в деревню, а нам сообщили, что идут немцы. Мама схватила Настю и побежала к лесу, а я осталась. Женщины бегут, а я кричу: «Тётя, возьми меня, а то меня мама бросила!». Какая-то женщина подняла меня. А мама к лесу прибежала, и про меня вспомнила. Потом рассказывала, что чуть сердце не оборвалось. Но хорошо, что вскоре женщина со мной прибежала.

Потом нашу деревню немцы сожгли. Дома были деревянные, крыши соломенные – горело хорошо, одни печи остались. С тех пор почти три года мы жили в лесу. Были там люди и из других деревень. Немцы с полицаями устраивали облавы, и если люди не успевали спрятаться в болотах, всех убивали. Моей сестре Насте было уже два года. И когда кто-то разговаривал громко в шалаше, она топала ножкой и говорила «Тише, а то фашисты услышат». И все замолкали.

Летом мы собирали ягоды, грибы, иногда нас подкармливали партизаны. А на зиму партизаны уводили жителей в свои землянки среди болот. Только проводники могли провести. Летом опять жили в шалашах, а при облавах прятались в болотах. Никто из детей не плакал и никто ничего не просил. Партизанам тоже приходилось трудно.

Мама рассказывала такую историю. Как-то партизаны попросили жителей сходить в деревню, там ещё была закопана картошка в огородах. Немцев близко не было. Партизаны остановились на опушке, а женщины пошли в деревню. Только они набрали картошки, а тут немцы. Женщины с мешками побежали в одну сторону к лесу, а моя мама — тоже в лес, но в другую сторону. Началась перестрелка между немцами и партизанами. Мама оглянулась, а за ней — фашист с автоматом. Она добежала до первых кустов и упала. Немцы сами боялись в лес ходить. В лесу фашисты окружили женщин, одну ранили в ногу, а моей тёте, ей было 16 лет, осколок попал в щёку (уже после войны его удалили). Партизаны вступили в бой, в итоге немцы отступили.

Все вернулись в лагерь, а моей мамы не было. Стали горевать: «Маруси нет, а дети остались». У мамы на руках нас двое, ещё сын её старшей сестры 11 лет и двое детей маминой тёти — мальчик семи лет и пятилетняя девочка. Они находились в другом лагере. Тётя только родила. Фашисты её с мужем расстреляли, а новорождённого штыком закололи… Немцы всех убили, только эти двое детей смогли убежать. Их нашли партизаны.

К утру мама пришла в лагерь, принесла картошку. Она рассказывала: «Иду, смотрю, немец стоит. Упаду — а он не двигается. Оказалось, это пень обгорелый». Так в страхе мама шла всю ночь.

Потом к партизанам стали самолёты прилетать. Привозили медикаменты, продукты, боеприпасы. Забирали тяжелораненых, сирот. Партизаны, как могли, помогали жителям, а те партизанам. Зимой, когда жили в  землянках, ухаживали за ранеными. Было холодно и голодно. Партизаны говорили: «Вот откроется второй фронт, будет легче».

Помню, как-то пошли ягоды собирать, а обратно маму на руках принесли. Она от слабости сознание теряла. Мне тогда было очень страшно.

Вскоре от коклюша умерла моя сестра Настя. Когда у неё были приступы кашля она падала на подушку и просила накрыть её, чтобы немцы не услышали. Настю похоронили на партизанском кладбище. И вышло так, что немцы обнаружили свежую могилу и пошли облавой на лагерь. Неделю пришлось сидеть в болотах…

Немцы отступали. Партизаны ушли дальше в тыл. Было очень голодно. Фронт прошёл, и мы решили возвращаться в деревню. Подошли к речке Нерусса, а мост разбит, плавают доски. Ранняя весна. Люди с шестами переходили речку вброд. Мама привязала меня спереди, а на спину — двоюродного брата Толика. Сзади еле шла больная тётя Настя. Страшно… Эта бурная речка с плавающими досками навсегда осталась в памяти.

Остановились передохнуть возле дороги, а мимо проходил красноармейский обоз. Солдаты оставили нам дойную корову. Подоили её и дали нам, детям, молока, а мы спрашиваем: «Это можно пить?».

Переезд в Чечню

Как пришли в деревню, не помню. Осталось в памяти, как мы, дети, сидим на русской печке, а напротив, на топчане, лежит моя бабушка Алёна. Заходит мужчина и говорит: «Вставай, Алёна! Работать не хочешь, улеглась». Оказывается, бабушка умерла, и он пришёл замерить, какой гроб сделать. Через неделю умерла мамина сестра, приехавшая на похороны. Потом умерли ещё одна старшая сестра и её дети. Жить было очень тяжело.

Через время приехали вербовщики и стали приглашать ехать в Чечню. Обещали, что мы получим и дом, и работу. Мама от всего пережитого горя согласилась, и мы с оставшейся её меньшей сестрой Аней уехали. Это был март 1945 года. Привезли нас в Новосельский район в деревню Орехово. Поселили на самом краю деревни в доме. Одна стена была развалена, но две комнатки остались целы. В одной сложили русскую печь, там и жили. Здесь стоял деревянный топчан и стол, был немецкий котелок и две ложки, а потом нашли литровую банку и десятилитровый стеклянный баллон. Постели не было, вместо одеяла укрывались тёплым маминым пальто, в котором она ходила на работу.

Мама устроилась работать на ферму. Она рано уходила, а приходила, когда я уже спала. Соседские дети, которые были постарше, присматривали за мной. Нам дали мешок пшеницы, больше у нас ничего не было.

Маму я видела только в обед, она приносила два кусочка хлеба, а я варила суп в котелке. Поем, залезу на стол, вешаю котелок на гвоздик в стене и жду маму. Второй раз залезть на стол у меня не хватало сил. И так суп дожидался маму. Когда она приходила с работы я уже спала.

А потом война закончилась. Помню, как праздновали День Победы. Все пели, смеялись и плакали.

Послевоенный голод

Мамина сестра Аня, ей было 18 лет, устроилась продавцом в магазин. Как-то она поехала за товаром в район, а ключи отдала сторожу. Приехала утром с товаром, а магазин открыт — обворовали — украли продукты. Ей сказали заплатить растрату, тогда судить не будут. Мама продала нашу свинью и полностью отдала долг. Но тётю всё равно осудили и дали два года. Начальник тюрьмы пожалел её, молодую, и взял к себе домой прислугой. Так она у них два года и прожила. Повезло.

А мы жили тяжело, в колхозе давали немного пшеницы, но этого было мало, до следующего года не хватало.

Как-то я заболела лихорадкой. Тётина хозяйка, у которых она жила, достала хинин — порошок из коры хинного дерева, такой шелковистый, горький, я его заворачивала в бумажку и прямо с ней проглатывала. И выздоровела, спасибо им.

Дети с нашей деревни ходили побираться в станицу Асиновскую, там жили терские казаки. Но это было далеко, в двадцати километрах. Меня звали, но я не ходила, потому что мне было стыдно просить. Когда мама заболела воспалением лёгких, соседка заставила меня пойти к бригадиру, попросить еды. Я пошла. Вышла женщина, а я говорю: «Дайте маме что-нибудь поесть». Она вынесла мне баночку муки, граммов семьсот. Тогда соседка взяла меня за руку и повела в колхозную контору. Открыла дверь, впихнула меня в кабинет и закрыла дверь. Председатель посмотрел на меня и спросил: «Тебе что надо, девочка?». Я молчу. Она написал на бумажке что-то, сказал: «Иди на склад, там тебе кладовщик даст две булки хлеба и два килограмма муки». Кладовщик посмотрел бумагу, дал мне одну булку хлеба и два килограмма муки.

Мама со временем поправилась, вышла на работу. Ей давали два пайка хлеба — кусочки по 200-300 граммов. Потом её подруга принесла нам банку выжимок (её сестра работала на спиртзаводе в Грозном). Так мы неделю варили из них суп.

Был ещё такой случай. Дети позвали меня посмотреть пчёл у пасечника. Я никогда не видела пчёл, поэтому согласилась. На поляне стояли улики. Дети посмотрели и убежали, а я сижу, сил нет встать. Пчеловод подошёл ко мне, спросил: «Девочка, ты что тут сидишь?». Понял, что у меня нет сил. Он кусок отрезал хлеба, налил мёда в чашечку принёс мне. «Ешь, понемножку» — сказал он. Так я впервые в жизни попробовала мёд, ещё и маме принесла.

Весной и летом голод уже не так страшен был, ели цветы акации, молодые ветки с растущих пеньков, траву-калачики, стебли подсолнечника, из лебеды варили суп. На речке с одной стороны берег был высокий, там в норах гнездились птицы. Мы доставали яйца птенцов, ловили рыбу, мальков в лужах. Я сама делала удочку. На керосиновой лампе нагревала иголку, сгибала её в ушко, вдевала толстую нитку, привязывала камешек, грузила. Срезала ореховый прут — и удочка готова. Привязывала поплавок из сухой палочки, а насадка — кузнечики и червяки.

Был такой случай: на поле поспевал ячмень, мама с соседкой шли с работы и нарвали около дороги колосков. А сосед всё видел и доложил. Маме сказали, что дед на неё донёс, она этот ячмень в речку высыпала. Пришли двое мужчин с винтовками, маму увели. Соседка хотела меня к себе забрать, но я осталась, сказала: «Буду маму ждать». Через два дня мама вернулась. Начальник милиции расспросил её, откуда он приехала, где была после войны. Мама рассказала, что проживала в партизанском отряде «За Родину», сюда приехала по вербовке. Он сказал ей: «Идите домой и никому ничего не говорите». Мама пошла на работу, у неё никто ничего не спрашивал…

Мне совсем нечего было надеть. Соседка сказала маме, чтобы пошла в район, там в соцобеспечении дают одежду. Мама прошла восемь километров, но в соцобеспечении ей сказали, что муж неизвестно где погиб, вы были в оккупации. И дали ей только одно платье, правда, очень красивое. Я его носила до самой школы.

Когда пришло время идти в школу, соседская девочка лет 12-ти сшила мне нижнее бельё из старой юбки, мама купила ситцевое платье, а с отцовского пиджака сшила пальто, купила мне тапки. Но они были большие, к задникам привязывали тесёмочки, которые привязывали к ноге. А зимой на ноги наматывали тряпки. Для книжек и чернильницы сшили сумку.

Зимой выпало много снега, было морозно. Из школы я шла одна. Решила сесть возле дороги отдохнуть. Да и уснула. А в это время проходил бригадир колхоза. Смотрит, чернильница лежит, а рядом сумка с книжками. Стал смотреть по сторонам и увидел меня. Принёс домой, начали меня отхаживать. Я глаза открыла – передо мной стоит мама, а по лицу текут слёзы. На этом мои походы в школу закончились. Я ждала, когда придут из школы соседские дети, мы залазили на русскую печку и начинали играть в школу. Так я научилась читать, считать и писать.

А когда стало совсем тепло, я в платье босиком пошла в школу. Села за своё место. Учительница Зинаида Дмитриевна спрашивает: «Клава, ты учиться пришла?». Я ответила: «Да». Она меня вызвала к доске, я ответила на все вопросы и она перевела меня во второй класс.

Мы выжили!

Потом мы с мамой перешли жить в квартиру её подруги тёти Наташи, которая уехала к своей сестре. Там мы завели корову, поросёнка, кур. Мы уже не голодали, школа была чрез дорогу, я могла и раздетая зимой добежать. В четвёртом классе я присматривала за соседским ребёнком, заработала себе на красивое платье.

Когда мы сдавали экзамены, приехали проверяющие, увидели меня, сказали: «Девочка, иди домой, тут детки будут сдавать экзамены». А мои одноклассники ответили: «Она с нами учится». Они удивились, что я такая маленькая и худенькая. Весила я тогда 16 килограммов. Экзамены я сдала успешно и перешла в пятый класс.

Вскоре приехала тётя Аня, за которую мы выплатили растрату. Она уже освободилась и работала на консервном заводе в Асиновке. Она привезла мне парусиновые туфли и пиджак из солдатской шинели. Мы жили в Ореховке, а школа находилась в райцентре в Новосельске – это в восьми километрах. Мы жили там в интернате. А потом я пешком шла домой на выходные.

И снова – переезд. Теперь мы стали жить в доме маминой подруги в Новосельске, рядом со школой. Нас пытались выселить оттуда, но мама сказала: «Я не хочу, чтобы моя дочь опять замёрзла». Здесь нам стало легче. Мы обзавелись хозяйством, у нас была корова, поросёнок, куры. Я продавала молоко, ряженку, творог на рынке. Мне выплачивали пенсию по потере кормильца, так как папа пропал без вести.

Соседка сшила мне школьную форму, купили новые туфли и хоть и поношенную, но куртку для девочки.

Потом мама заболела и перешла работать в столовую. Она очень вкусно готовила борщ и благодаря этому повар попросил, чтобы ей сделали паспорт.

Я окончила семь классов, но стала замечать, что у меня часто болит голова. В больнице сказали, что такое бывает после клинической смерти, это были последствия моего замерзания.

Вскоре на родину вернулись чеченцы. Мы продали хозяйство и переехали с соседями на Кубань, в станицу Северскую.

Здесь я окончила 10 классов в вечерней школе, поступила в технологический институт, но через два года у меня снова болела голова, на ногах распухали и болели пальцы. Мне пришлось уйти из института. Но я окончила курсы лаборантов и 25 лет отработала на винзаводе химиком-лаборантом, потом на хлебозаводе. Ветеран труда. Вырастила двоих детей.

На Кубани

На Кубань мы приехали в 1957 году с соседями, которые раньше уже побывали в Северской. Им понравились станица и новое правление колхоза, поэтому мы с мамой решили поехать с ними. Денег у нас было мало. Корову продали, а хозяин заплатил по страховке и поблагодарил нас, что мы сохранили его дом.

Купили мы в Северской на улице Черноморской маленькую времянку. В колхоз мама не пошла, поступила на работу на молокозавод. А я устроилась рабочей на пищекомбинат в консервный цех. Работа была тяжёлая, всё делали вручную. Весила я сорок килограммов, а ящики таскала по тридцать. До живота было больно дотронуться, даже кожа болела. Когда консервирование заканчивалось, работали в поле. Потом начали строить винзавод, куда я и перешла работать. Дробилки, пресса́ – всё полуавтоматическое. Я почувствовала себя лучше, приступы головной боли прекратились.

Я пошла в вечернюю школу в 1958 году. Школу окончила хорошо и поступила в Краснодарский технологический институт на винодела. Проучилась два курса, и у меня снова заболела голова. Меня направили на курсы лаборантов.

Тогда на северский винзавод пришла работать главным инженером Надежда Васильевна Морозова. По её проекту построили новый цех, полностью автоматизированный. Машины с грузом с весовой заезжали на подъёмники, высыпали яблоки в моечную ванну, оттуда транспортёром поднимались в дробилки, поступали на пресс, и сок насосом выкачивался в ёмкости. Выжимки по транспортёру сыпались в прицеп. Также сделали автоматизированную виноградную линию. Розлив вина тоже был полностью автоматизирован. Лаборатория была обеспечена новым оборудованием.

Здесь работали восемь человек. Я – старшим лаборантом-химиком. Наши вина на дегустациях получали высокие баллы. Мы производили вишнёвое десертное, клубничное, яблочное, лимонное, плодово-ягодное, сливовое, виноградное вина, а также вермут, портвейн 13. Потом построили цех по производству соков, пектина и мармелада. Но сменилось начальство, началась перестройка.

Я в это время уволилась, муж заболел. А когда мужа похоронила, меня пригласили работать в консервный, безалкогольный и квасной цеха. Они уже принадлежали хлебозаводу. Потом консервный и безалкогольный цеха закрылись. Колхозов и совхозов не стало. Остался один квасной цех. Северский квас славился в крае.

Зимой я работала технологом на хлебозаводе. Потом квасной цех перевели на хлебозавод, а у меня заболела мама, и я ушла на пенсию.