В. Пархоменко: «Этот враг лишь казался нестрашным»

А что же сами ликвидаторы? Думали ли они, выполняя работу, порученную им государством, что совершают нечто, достойное называться подвигом, считали ли себя героями? Конечно, нет! Подобный настрой только повредил бы делу, уверен Владимир Пархоменко из станицы Азовской, который провёл на  ЧАЭС 99 дней. «Героизм вообще нельзя ощущать субъективно, — говорит он. — Это понятие происходит из последующих оценок современников».

Владимир Петрович считает себя одним из многих, кому тогда довелось выполнять свой долг перед страной. О своей роли в этом общем деле он рассказал нашей газете.

Мёртвый город и «ржавые» сосны

— Я был офицером, когда получил повестку, работал секретарём парткома в Азовской. А на время ликвидации последствий чернобыльской аварии мне пришлось взять на себя командование автомобильным взводом, работа которого заключалась в дезактивации радиоактивного материала. Здесь подразумевалось всё — от мытья полов до вывоза мусора и заражённого щебня с территории станции. Мы также закладывали листами свинца окна в помещениях третьего энергоблока, который на тот момент уже был запущен.

Однажды довелось побывать в Припяти, и это оставило самые страшные впечатления. Мы ведь как представляем себе город: шум моторов, автомобильные гудки, где-то играет музыка, всюду люди. А там, представьте, ни людей, ни даже собак или кошек — пустота. И тишина такая, что услышишь, если за несколько кварталов вдруг хлопнет забытая кем-то форточка или упадёт камень. Мёртвый город…

А ещё помню сосновый бор на берегу реки Припяти, который принял на себя первые удары радиации. Деревья там стали жутковатого неестественно-ржавого цвета.

Водка от радиации — не выход

— Жили в палаточном городке близ села Рача Житомирской области. Каждая палатка вмещала примерно 30 человек, посередине располагалась печка, благодаря которой нам несмотря на зимние холода было тепло. Для офицеров, правда, имелись отдельно стоящие домики, но мне зачастую удобнее было ночевать в палатке, вместе с остальными.

В целом бытовые условия были сносные. При каждом возвращении с АЭС взвод водили в баню, выдавали чистое нательное бельё. А вот обмундирование предлагалось вытряхивать. Смешно, как будто можно вытряхнуть радиацию!

Нас очень хорошо кормили. А что касается медицинских препаратов, препятствующих развитию лучевой болезни, мы их не получали. Главный врач-радиолог рассказывал нам, что есть некое лекарство, которое даёт около 70 процентов выживаемости при облучении, но оно дорогое и труднодоступное. Эффективна от радиации и обычная водка, она даёт более 60 процентов выживаемости. Но употреблять её, говорили нам, тоже не выход по той простой причине, что если человеку ежедневно «наливать» в том количестве, которое требуется для борьбы с радиацией — к концу командировки он превратится в алкоголика.

Она — как гул внутри

— Радиация, как мы знаем из учебников физики, не имеет запаха и цвета, не издаёт звука, не причиняет боли. И всё же каждый, кто был тогда на Чернобыльской АЭС, ощущал её присутствие. Помню, как это было со мной.

После рабочего дня мы отправлялись на ПуСО — пункты санитарной обработки техники, расположенные в 30-километровой зоне вокруг станции. Наши машины мыли, проводили специальную обработку от радиоактивного заражения, затем ставили рядами. И когда мне случалось пройти между этих рядов, я ощущал вкус металла во рту, а в ушах — какой-то гул на высокой ноте, ни на что не похожий и мучительный, как головная боль.

С тех пор я постоянно чувствую этот гул, особенно в тишине. Я даже привык к нему.

Срок моего пребывания на ЧАЭС начался с февраля 1987 года, предполагалось, что я проведу там 180 дней. Доза радиации, которую мы получали ежедневно, составляла 0,01 рентгена, а «норма» — если можно так сказать о дозе радиации, превысить которую для человека равносильно смерти — 22 рентгена. Позднее, когда ликвидаторы стали массово умирать, эту «норму» снизили, и я, получив за 99 дней чуть больше 19 рентген (и это только по официальным подсчётам!) был отправлен домой. А здесь уже узнал, что предельно допустимую дозу ещё снизили — до шести рентген.

Почему не боялся

— Опасность командировки в Чернобыль была очевидна: физику в школе все учили и о последствиях радиоактивного заражения знали. В то же время даже мысли не было избежать поездки, откупиться. Безусловно, по доброй воле вряд ли кто-нибудь отправился бы туда, но раз уж получил повестку — будь добр, выполняй, ибо если не ты, то кто?..

Тем не менее страха я не ощущал. Понимание опасности было, а вот страха — такого, как у молодых бойцов перед первым боем — нет. Ведь тот враг, которого нам предстояло обезвредить, выглядел куда менее агрессивно, чем фашисты, к примеру. Всё его коварство обнаружилось позднее — в том, на сколько десятилетий растянулись последствия катастрофы и какие страшные формы приняли. Многие ликвидаторы вернулись тяжело и неизлечимо больными, полученная доза приковала их к постели и свела в могилу до срока. А тем, кто дожил до сегодняшнего дня, я считаю, повезло. И благодарен Всевышнему, что могу не просто двигаться, дышать, но и до сих пор работать на производстве (Владимир Пархоменко трудится на Афипском НПЗ — прим. авт.).

Здоровье поддерживаю домашними средствами, которые находит мой «домашний доктор» — супруга Людмила Васильевна. Это мёд, лимоны и домашнее вино — от головной боли.

Анастасия ЛОЖКИНА.